Яростная риторика президента США Дональда Трампа и его советников по вопросам торговли и иммиграции заставили некоторых задуматься о том, не оказалась ли глобализация под угрозой в современную эпоху. Если это так, еще более уместный вопрос заключается в том, будет ли деглобализация сопровождаться насилием.

На фондовых рынках продолжает нарастать нервозность из-за воспоминаний о тех моментах в прошлом, когда международная экономическая интеграция обращалась вспять. Новые торговые войны или военные конфликты вполне могут разрушить сложные коммерческие взаимосвязи, которые обеспечивали процветание со времен второй мировой войны.

В предыдущих эпизодах деглобализации катастрофические события, - такие как Первая мировая война или финансовый крах 1929 года, - нарушали потоки товаров, финансов и людей, связывавшие страны воедино. Одним из результатов этих кризисов было то, что национальная принадлежность и гражданство становились ключевыми компонентами политической и общественной жизни.

Поворот вспять и дезинтеграция происходили по такому же образцу и ранее в истории. Приведем лишь два примера: конец Римской империи и раскол китайского государства Восточная Хань. Некоторые историки рассматривают как деглобализационные события даже американскую и французскую революции. Американские революционеры отвергли иностранное правление и внешнюю торговлю, а французские революционеры разорвали европейские союзы, заключенные династией Бурбонов. В обоих случаях революционеры утвердили новые правила гражданства.

За последнее столетие выступления против глобализации подпитывались в основном тремя родственными эмоциями: страхом, подозрительностью и отчуждением.

Есть впечатление, что современное политическое общество тяготеет к деглобализации. С исторической точки зрения, эта тенденция проявляется всякий раз, когда нарушается эмоциональное равновесие общества. Социальный хаос часто порождает новых лидеров, менталитет которых приводит к опрометчивым, недальновидным, непоследовательным и в иных отношениях плохим решениям. Когда принятие плохих решений в одной стране отрицательно сказывается на других странах, оно может привести к порочному кругу вражды и обострению конфликтов.

За последнее столетие выступления против глобализации подпитывались в основном тремя родственными эмоциями: страхом, подозрительностью и отчуждением. Как правило, широко распространенный страх перед финансовыми потерями или угрозами со стороны других стран отражает более глубокое беспокойство общества по поводу постоянно меняющегося мира.

В 1980-х годах финансовый аналитик Джеймс Монтье создал индекс "страха и алчности", согласно которому, настроения на рынке полностью обусловлены сочетанием алчности и страха потери. Основное открытие Монтье заключалось в том, что потенциал страха растет вместе с видимым уровнем алчности. Таким образом, страх - это исторически обусловленная плата за алчность, так же как смерть, согласно христианскому богословию, есть плата за грех.

Стоит помнить, что основным военным конфликтам ХХ века предшествовали финансовые кризисы, которым, в свою очередь, предшествовали периоды неимоверного изобилия. Крах 1907 года предшествовал Первой мировой войне; а крах 1929 года, европейский банковский кризис 1931 года и Великая депрессия предшествовали Второй мировой войне.

Вторая эмоция, которая ведет к деглобализации, подозрительность, может завести в ловушку. Как поется в знаменитой песне Элвиса Пресли: “We can’t go on together / With suspicious minds / And we can’t build our dreams / On suspicious minds.” ("Ни с кем ужиться не сможешь ты, / Коль подозренье в душе, / И нету места для светлой мечты, / Где подозренье в душе").

Перед Первой мировой многих лондонцев нервировало, что немцы-официанты в ресторанах могут оказаться шпионами (несомненно, такие были, но лишь некоторые). А сегодня страхи многих европейцев перед беженцами и радикализацией исламских общин несоразмерны реальной угрозе.

В период подведения итогов после финансового кризиса тех, кто оказался в выигрыше, часто считают виновными. В некоторых случаях общество направляет свой гнев на другую страну; в других случаях его мишенью становятся этнические меньшинства или социальные группы, например финансовые элиты. В первой половине двадцатого века такой группой чаще всего становились евреи, тогда как в азиатском финансовом кризисе 1997 года виновными считали китайских торговцев на Филиппинах, в Малайзии и Индонезии.

Подозрения могут усилиться и из-за потери прежнего ощущения безопасности. Перед Первой мировой войной многих лондонцев нервировало, что немцы-официанты в ресторанах могут оказаться шпионами (несомненно, такие были, но лишь некоторые). А сегодня страхи многих европейцев перед беженцами и радикализацией исламских общин несоразмерны реальной угрозе.

Страх и подозрительность процветают, когда процессы глобализации разрушают ключевые ценности, источники смысла (например, традиционные занятия) и образ жизни. В развитых индустриальных странах отрицательная реакция на миграцию и торговлю часто рассматривается в контексте "экономии" рабочих мест или компенсации "проигравшим" от глобализации. Но в обоих случаях такой ответ не учитывает тот факт, что новые достойные рабочие места, придающие чувство смысла и идентичности, из-за этого так и не появляются.

Эта проблема существовала по крайней мере с тех пор, как в девятнадцатом веке начала набирать темп массовая индустриализация. Федор Достоевский в 1862 году открыл свою классическую документальную повесть о тюремной жизни "Записки из мертвого дома" восхвалением важности труда - даже для узников сибирской каторги. Он заметил, что обычные действия, такие как изготовление какой-нибудь вещи или даже уборка комнаты, могут придать чувство собственного достоинства. Но бессмысленный труд, к которому принуждали заключенных - например, копать, а потом закапывать ямы, - вызывал обратный эффект: он был призван разрушить их чувство собственного достоинства и уничтожить их ощущение себя как личности.

В развитых индустриальных странах отрицательная реакция на миграцию часто рассматривается в контексте "экономии" рабочих мест. Но такой ответ не учитывает, что новые достойные рабочие места из-за этого вовсе не появляются.

История показывает, что преодоление эмоциональных корней деглобализации потребует огромных усилий социальной фантазии. Задача, стоящая перед нами - это ни что иное, как восстановление всеобщего чувства человеческого достоинства и цели.

Сегодня финансовые потоки меньше, чем до финансового кризиса 2008 года; и с 2014 года впервые после второй мировой войны международная торговля росла медленнее, чем производство. Несмотря на такие усилия, как инициатива Китая "Один пояс и один путь", цель которой - объединить Евразию посредством инфраструктуры и инвестиций, вполне возможно, что мир достиг "пика финансов" и "пика торговли", а также, возможно, и "пика глобализации".

Тем не менее, существует одна крупная область международных связей, не показывающая признаков упадка: обмен информацией. Глобальные потоки данных будут продолжать расти, составляя все большую долю экономической стоимости.

Однако может ли цифровая глобализация создать и новые источники смысла? Художники-экспериментаторы и специалисты в области социальных медиа говорят, что это возможно. Но если новые взаимосвязи оказывают парадоксальный эффект, вызывая у людей ощущение большей изоляции и растерянности, эти люди в любой день могут предпочесть глобализации мнимую уверенность прежних времен.

Харолд Джеймс
профессор истории и международных отношений Принстонского университета

Copyright: Project Syndicate, 2017


Читайте также: Смена глобального лидерства: настоящее и будущее

Подписывайтесь на аккаунт LIGA.net в Twitter, Facebook и Google+: в одной ленте - все, что стоит знать о политике, экономике, бизнесе и финансах.