"Полное лицо крови. Он говорил, нечем дышать". Репортaж с линии фронтa

"Б***п, прием. У нас сильно тяжелый, ранение в шею" – так по рации вызывают военных медиков на эвакуацию. Ехать нужно на предварительно условленную точку. Ее знают как те, кто вывозят раненых военных непосредственно с позиций, так и те, кто забирает.

Все эти процессы пытаются делать по "серяку" – в темное время суток. Потому что днем эвакуационные группы слишком заметны. И часто сами становятся целями для врага. Такие случаи – не единичны.

Медики на войне – это неотъемлемая часть армии. "Ангелы войны" – так назвал их бывший главкой ВСУ Валерий Залужный.

Они работают на всех звеньях эвакуации: от первой линии фронта до стабпунктов и госпиталей. Военные медики – это и мобилизованные врачи, и добровольцы, например медицинский батальон "Госпитальеры".

Как "ангелы войны" спасают украинских военных и спасаются сами на линии фронта: репортаж для LIGA.net.

В целях безопасности имена и местность не разглашаются.

"Страх и трусость – это разные вещи"

– Я из Чернигова, – рассказывает боец, которого мы эвакуируем. Осколки попали под колено, над лопаткой и в кисть.

Режем штаны и термобелье, чтобы быстрее осмотреть рану. Ничего серьезного, говорю ему. Жить будет, другими словами.

24 февраля пришел в армию, продолжает боец. В это время бинтуем ему ногу. Даем таблетки – антибиотик и обезболивающее. Но мужчина переживает не за себя, а за своего побратима – это тот, что с ранением в шею: "Я его тянул, обработал рану. У меня рука ранена, а я другой его под мышку схватил и нес".

С этим парнем все тоже хорошо. Его везет другой эвакуационный автомобиль.

– Взорвалось что-то рядом? – спрашиваю.

– Да, – смеется он в ответ. – Штук 15 мин рядом. Я еду и счастлив, что вообще жив остался.

Военные – еще те шутники. Потому что ты здесь либо смеешься над всем (над чем можно и нельзя), либо психике будет не очень хорошо. Мозгу надо как-то "вытащить" тебя из опасной ситуации. Ты шутишь над другими, а они – над тобой. Но вы никогда не обижаете друг друга.

На войне все конфликты как-то проще решать.

После эвакуации идем отмывать машину от крови и грязи. Смешение запахов оставляет во рту странный привкус металла.

Говорим и о серьезных темах. О том, когда военные оказываются в среде гражданских городов. С чувством, будто ты чужой.

– Я приезжаю домой и не ношу форму, – говорит В. Он – светловолосый юноша чуть за 20. Водитель. – Потому что при каждом косом взгляде мне хочется кого-то хлопнуть. Стоишь на кассе в АТБ, а после тебя пацан молодой. Приехал с полной компанией в тачке с музыкой. И он начинает косо на меня смотреть. Я взглянул ему в глаза, а он их опустил. Думаю себе: "Чего ты? Ты дурак?"

Когда без формы идешь по городу, чувствуешь себя свободнее, говорит В.

Большинство людей, когда ты в форме, боятся смотреть в глаза, подтверждает эти слова его побратим О. Это коренастый мужчина с короткими черными волосами и немного седой бородой. Врач, который пошел на фронт с началом широкомасштабной войны.

Между кофе и перекурами заходит разговор о тех, кто пытается убежать через границу в горах или переплыть реку. О. вспоминает сообщения о том, как правоохранители извлекают из воды их тела или, если повезет, просто замерзших, но живых.

– Если ты так рискуешь своей жизнью, то пойди на фронт, – говорит А. – Если ты айтишник, научись управлять дронами или "прошивать". Тебя с радостью заберут. Потому что это капец как надо.

Просто есть равные люди и более равные, иронизирует О. Однако что эти "более равные" люди будут делать, когда "менее равные" закончатся?

– Мне тоже страшно, – признаюсь я.

– Ну ты смотри, я здесь уже понял одну вещь, – продолжает врач. – Страх и трусость – это разные вещи. Страх – тяжелое чувство, но он помогает выжить. Ты можешь его преодолеть. А трусость – это порок. И один из самых худших в людях. Меня бесят эти видосы на YouTube – юристов, которые рассказывают, как отмазаться от армии.

У О. есть дочь, она ходит во второй класс. Во время последнего отпуска уговорила папу дать согласие и покрасила часть волос в белый цвет. Но оставила длину, которой он гордится. Это их компромисс.

Каждый приезд домой – куча радости, каждый отъезд – слезы, говорит О.

– Мне дали медаль. Малой показал. А она мне: "Папа, ты ведь больше на войну не поедешь?" – смеется мужчина. – Да куда, отвечаю ей. Вот отпуск закончится и придется. Еще нужно повоевать.

Не будешь смеяться – "поедешь крышей"

Мы собираем пазл – с ночным пейзажем и медведями. Здесь, когда ты ничем не занят, в голову лезут разные мысли. И это мешает.

Поэтому надо голову чем-нибудь занять. Можно приготовить есть – жизнь в побитом, но в общем целом доме позволяет это сделать достаточно просто и комфортно. Можно помыть пол или посуду, рубить дрова, следить за котлом, покормить щенков, которых спасли военные.

А когда все это сделали и есть время по вечерам, мы с Е. собираем пазл.

Он – врач, в свое время бросивший эту работу. Когда началась большая война, пошел в армию. И теперь – снова медик. Бородатый мужчина среднего роста и возраста, который постоянно обыгрывает меня в карты.

Это очень смешная картина: мы даже не говорим о пазле, разве что о форме деталей. И вот этот процесс прерывают. В. пришел рассказать о "двухсотом", которого вывезли с позиций.

"200" – так кодируют павших воинов. История этого термина идет еще с советских времен и войны в Афганистане. С тех же времен сохранилась привычка раненых называть "300". В Украине с 2022-го меняют эту традицию – называют павших "на щите". Впрочем, термин "200" все еще звучит время от времени. В конце концов эти люди делают свою работу как могут. Им часто не до того, чтобы подбирать слова.

Мой коллега по пазлам Е. молчит некоторое время. "К нему жена приехала, – вспоминает он. – Она же по радейке все слышала".

Теперь в комнате молчат все остальные. А через некоторое время мы снова склоняемся над пазлом. Потому что нам повезло и мы можем это делать. "Но как же паршиво, что это все происходит именно так", – думаю про себя.

На кухне говорим о "большой политике". О том, что военным болит. Об украинском будущем.

– Пока не включимся, чтобы 50% бюджета шло на войну, чтобы могли производить от мин до оружия, ничего не будет, – говорит В. Тот, который водитель.

– Как ты себе это представляешь? – спрашиваю.

– Кто мешает открывать те же патронные заводы? – спрашивает в ответ В. – Два года жестокой войны. С начала которой политики задвигают, что "мы выстояли". Но это простые люди сделали, которые "коктейли Молотова" бросали, деды с ружьями. Те, кто сражался. А не они.

А потом он просто махнул рукой и ушел из кухни.

Раненых военных мы везем в стабилизационный пункт. Это место, где врачи работают в более или менее стационарных условиях. Здесь есть и анестезиологи, и хирурги, и фельдшеры. Но это не больница в обычном виде. В нашем случае – это подвал бывшего агростроения. Светомаскировка. Машины нельзя ставить близко.

Стабпункт – цель для врага. Всегда.

– Если вопрос с дронами не решается – в смысле, с РЭБами, нам будет тяжело, – говорит один из врачей во время отдыха, когда удается выпить чаю и кофе вместе, покурить. – Россияне нас дронами просто закидают, они у них как патроны.

– Когда уж эти россияне закончатся? – наконец спрашивает врач.

– Ты на карту смотрел? – смеется его коллега. – Там ни конца ни края.

– Тем не менее наши здесь "завалили" порядочно орков.

– Ты их еще считаешь? – шутят дальше.

Помните правило? Не будешь смеяться – "поедешь крышей".

"А потом я плакал"

– Я скинул броник, бежал, кричал, чтобы помочь, – говорит раненый.

Небольшая "царапка" от обломка, контузия. Но больше всего беспокоит его психологическое состояние – смерть побратима серьезно повлияла на мужчину. Боец, которого мы сейчас везем в стабпункт, пытался спасти его, но не смог. Потерял того, с кем шел рядом.

– Он жив был, – рассказывает раненый. – Но лицо было разорвано. Делал искусственное дыхание, я не врач, не знал, что делать. Полное лицо крови. Он говорил, что нечем дышать.

– Будешь держаться? – спрашивает медик.

– Как-нибудь буду, – обещает. И даже пытается улыбаться.

– С некоторыми травмами просто не выживают. Ты не виноват, – говорю.

Он снова и снова, по кругу, повторяет, как пытался спасти своего побратима. Смотрит на меня, я держу его за руку:

– А потом я плакал.